лучшее в своей жизни (по моему мнению), в чем его никто не мог бы заменить. После первых же варварских бомбардировок Грозного в начале танковых прорывов к центру города он тут же поехал в столицу Чечни, прятался со всеми в подвалах президентского дворца и в первую очередь благодаря ему чеченцы в течение всей первой войны понимали, что в войне на их земле виноват не русский народ, а кремлевские бандиты. Чеченцы в то время спасали сотни несчастных необученных русских мальчишек, которых «на авось» послали воевать по приказу авантюристов или, как считал, генерал Рохлин – московской мафии. Конечно, и многие другие старались сделать все, что могли. Мощных демократических организаций уже не было, но еще были не до конца задавленные, не с потрохами купленные СМИ, и голос Ковалева как официального лица (не возразишь) звучал в те два года чище и сильнее, чем когда бы то ни было. Я впервые пожалел, что отказался когда-то, как он, баллотироваться в Верховный Совет СССР. А потому и не получил таких, как появились у Ковалева, возможностей. Впрочем, для этого пришлось бы сотрудничать с Гайдаром, Ельциным и быть соучастником начала чеченской войны…41

Именно Сергей Адамович в эти два года пытался спасать (и спасал!) чеченцев и русских – поехал, реально рискуя, в автобусе с Басаевым, чтобы освободить захваченных террористами пациентов в больнице Будённовска, громко и прямо называл преступлениями все, что происходило по приказу из Кремля в Совете Европы. Чтобы хоть как-то заглушить голос Ковалева, послушные коммунисты и делегаты от партии Гайдара и Черномырдина (даже скучно припоминать как она тогда называлась) лишили Ковалева поста омбудсмена.

Так или иначе, я Сергею Адамовичу мешать не собирался да и встречаться в одних коридорах с людьми, отдавшими приказ убить Тимошу, мне даже в голову не приходило. Я тут же отказался, недолго поговорил с Красавченко и Батуриным о ФСБ, делая вид, будто и впрямь полагаю, что этот монстр им враждебен, и с отвращением ушел.

Месяца через два случайно встретил Ковалева, рассказал о сделанном мне предложении.

– А мне и не сказали, – ответил Ковалев.

Я для проформы связался, конечно, и с Комиссией по войне в Чечне, официально созданной в Думе. Возглавлял ее Говорухин, мы с ним поговорили, конечно, но никакой пользы от этой комиссии не было даже не столько потому, что сама Дума по ельцинско-гайдаровской конституции была совершенно бесправна, о начале войны узнала, как и все граждане, из газет, ни на что не имела права и была к тому же наполовину запугана, на сорок пять процентов – куплена. Суть заключалась в том, что сама комиссия Говорухина и была одной из тех гнусных комиссий, созданных для вида властями, как впоследствии комиссия Эллы Памфиловой по взрывам домов в Москве, Волгодонске, Буйнакске и гибели тысяч ни в чем не повинных людей; как комиссия Торшина по штурму спецназом школы во Беслане, где погибло более трехсот детей, для того, чтобы скрыть все что можно в этих преступлениях, чтобы хоть как-то обелить инициаторов этих убийств, помочь российским властям смыть с себя хотя бы малую толику крови.

Как и что делали и «Гласность» и Ковалев в России и Чечне, на самом деле частью уже описано, частью может быть еще дополнено, из пяти запланированных томов трибунала лишь последний был украден сотрудниками КГБ. «Мемориал» тоже издал несколько небольших книг, хотя их целью не было предупреждение следующей войны – они просто не понимали, что она неизбежна. Алексеева и Пономарев, кажется, так и не узнали о том, что в Чечне идет война; Самодуров в Музее Сахарова под конец решил поинтересоваться потерями культуры в ходе войны; пара интервью Явлинского, конечно, сохраняли имидж «Яблока», но ничего не меняли.

Самым неприятным и никем не описанным обстоятельством было то, что и я и Ковалев совершенно неожиданно для себя столкнулись не то чтобы с откровенной обструкцией, но с гораздо более холодным, чем мы ожидали, отношением к тому, что мы делали, на Западе. К счастью, этот мир велик и достаточно свободен. Наши обращения, возмущение, призывы всегда находили сочувственный отклик и поддержку в Европарламенте, во множестве общественных организаций во Франции, Англии, Германии, в скандинавских странах и даже США. Я в точности не знаю, с какими препятствиями встречался Ковалев – никогда с ним об этом не говорил, но, конечно, не случайно, хотя и не для официальной записи в трибунале он пересказал мне рассказ министра иностранных дел Андрея Козырева, которому якобы Уоррен Кристофер – госсекретарь Соединенных Штатов – еще весной девяносто четвертого года мельком сказал: «Вашему президенту для укрепления престижа не помешала бы маленькая победоносная война». Поэтому, возможно, и является достоверным переданный мне году в девяносто восьмом одним из помощников президента Татарстана Минтимера Шаймиева рассказ его шефа о том, что сперва Ельцин намеревался двинуть войска на Казань, где мера независимости была существенно выше, чем в Чечне, и даже войска уже подтягивались к границам, но президент Татарстана оказался умнее и тоньше Дудаева и сумел «перевести стрелки» на Чечню.

Сергей Адамович, конечно, не знал, что Козырев был штатным сотрудником ГРУ и подобную байку вполне мог сочинить, но все же факт оставался фактом: российские власти совершили одно из самых чудовищных и кровавых преступлений XX века, а президент США Билл Клинтон как ни в чем не бывало приезжал во время этой вакханалии в Москву, встречался с Ельциным, и российское руководство получило новый громадный кредит от Международного валютного фонда. По странному совпадению его величина – семь миллиардов долларов – примерно соответствовала расходам России на войну в Чечне.

Все это было совершенно очевидно – я говорил об этих, уже бесспорно двойных стандартах на заседаниях трибунала, но вплотную встретился, когда вместо грошей, которые мы тратили на опрос свидетелей и издание микроскопическими тиражами книг, понадобилась вовсе не безумная сумма – около ста тысяч долларов, на проведение самого Трибунала.

Председатель комитета по правам человека Европарламента, когда я его спросил, можно ли получить такой грант в Брюсселе, прямо мне сказал: «На трибунал – нет».

Потом объяснил, что и у него, и у лорда Николаса Бетелла, в Страсбурге и Брюсселе возникли некоторые трения, когда они стали членами трибунала. «Вы же понимаете – США против этого».

Я уже писал, что если это был циничный политический расчет Клинтона, то это была грубейшая ошибка и цена этой администрации – ломаный грош. К Ельцину относились примерно так же, как к любому из